Как Казахстану удалось срезать первую волну коронавируса
Беседа с Елжаном Биртановым записывалась чуть ли не на ходу – дело в графике работы министра здравоохранения Казахстана. То его вызывает к себе премьер-министр, затем ему необходимо присутствовать на заседании правительства, после – обсудить текущую ситуацию в стране с коллегами-врачами. Тем не менее, когда у всех уже завершился рабочий день, Елжан Биртанов все же нашел время, чтобы ответить на вопросы «Курсива».
– Елжан Амантаевич, из неформальных бесед с врачами выясняется, что еще в декабре прошлого года и в Казахстане, и в России было зафиксировано резкое увеличение больных с диагнозом внебольничная пневмония. Можно ли говорить, что уже тогда речь шла о SARS-CoV-2?
– Такие версии в определенной степени оправданны. Нам тоже приходилось сталкиваться с рассказами о том, что люди в декабре болели пневмониями со схожими с коронавирусом симптомами. Сейчас мы можем назвать клинические проявления нынешнего коронавируса: кашель, нарушение дыхания, пневмония. Вместе с тем сам рецепт генетического теста COVID-19 мы получили только в конце января. Поэтому мы физически не могли протестировать людей, заболевших в декабре. В то же время с конца января мы с учетом поступающей информации из Китая стали тестировать больных пневмонией и почти всех людей, прибывающих к нам из-за рубежа. Первый случай заражения коронавирусом в Казахстане был зарегистрирован только 13 марта.
– А у нас сохраняется информация об анализах людей, заболевших той же пневмонией или ОРВИ в ноябре-декабре прошлого года?
– Да, в рамках так называемого эпидемиологического надзора мы регулярно берем тесты у 10% заболевших ОРВИ и пневмонией на наличие различных видов вирусов. Этот процесс позволяет нам видеть и общую картину заболеваемости в стране. Например, можно сказать, что количество больных острой респираторной вирусной инфекцией в сезоне с октября 2019-го по май 2020 года несколько меньше в сравнении с сезоном 2018–2019 года. При этом заметно число заболевших ОРВИ в этом году снизилось в марте-апреле.
– Может, потому, что теплее стало?
– Наверное, все же из-за карантинных мер. Из года в год у нас идет регистрация достаточно большого количества людей, заболевших ОРВИ и пневмонией. В целом за сезон 2018–2019 года у нас заболевших простудными заболеваниями, включая грипп, было зарегистрировано 474 тыс. человек, а в нынешнем сезоне – 431 тыс., то есть на 40 тыс. меньше. И это больные, которые регистрировались в поликлиниках. Госпитализированных в прошлом сезоне – 65 тыс., в этом – 56 тыс. человек. Отдельно – показатели с вирусной пневмонией. В 2019 году было зафиксировано около 20 тыс. больных, а в этом году – 18 тыс.
Бывает, что у нас фиксируется до трех тысяч случаев заболеваний внебольничной пневмонией. Но на самом деле до коронавируса мы этим данным особого значения не придавали и не задавались целью проводить ПЦР-тестирование (тесты на полимеразную цепную реакцию. – «Курсив») на выяснение характера природы вирусов. Сейчас мы тестируем всех людей, у которых есть подозрение на коронавирус.
– Интересно, сегодня уже можно сказать, какая из мутаций коронавируса к нам зашла в большей степени – европейская или азиатская?
– Мы сейчас только приступаем к большим исследованиям по секвенированию и изучению генетических штаммов вируса. Поэтому пока сложно говорить об их мутации в целом. Пока есть только гипотезы. Буквально в начале этой недели мы начали реализацию научной программы, в рамках которой предполагается серьезное изучение и перенесших заражение коронавирусом с целью изучения их генетической предрасположенности, и особенностей иммунного ответа штаммов. Нас больше практическая сторона интересует: почему одни люди переносят эту болезнь легко, а другие очень тяжело? Ранее считалось, что к группе риска в первую очередь относятся те, у кого есть ожирение, гипертония или сахарный диабет, но это не всегда подтверждается практикой. Есть случаи, когда выздоравливали очень пожилые люди в возрасте под 100 лет с целым рядом хронических заболеваний. Но, как правило, все наши тяжелые больные, которые скончались в связи с коронавирусом, имели очень серьезное коморбидное состояние, которое усугубило течение болезни.
– То есть коронавирус стал своего рода спусковым механизмом для уже имевшихся болезней?
– Совершенно верно. Способность организма сопротивляться, адаптироваться у людей с хроническими заболеваниями оказывается гораздо ниже. В любом случае необходимо изучать штаммы вируса и делать это масштабно. В настоящий момент во многих странах запущены проекты по изучению генетики вируса COVID-19. Мы тоже подключились к этому процессу. Кроме того, во многих странах начали изучать взаимосвязь иммунного ответа. Это очень важно для того, чтобы знать, есть ли генетическая предрасположенность человека к коронавирусу.
– Надо полагать, важно знать и статистику соотношения количества зараженных вирусом людей к здоровым жителям по странам? Ведь получается, что в лидирующих по числу заболевших США в действительности показатели лучше, чем, например, в Великобритании.
– С февраля мы наблюдаем за динамикой заболеваемости коронавирусом на 100 тыс. населения в 214 странах. Статистика ежедневно обновляется, и мы видим очень важные цифры. К примеру, в США заболеваемость 515 человек на 100 тыс. населения. Это много, но есть страны, у которых этот показатель выше. Мы видим, что распространенность коронавируса в разных странах отличается друг от друга.
– И объяснения этому факту пока нет?
– Полагаю, что влияние на эти показатели оказывает своевременность введения ограничительных мер. Установлена степень заразности этого вируса, даже если есть какие-то различия между штаммами. Условно один больной способен заразить от трех-четырех человек и выше. Здесь элементарно имеет значение плотность населения. Потому вводятся социальное дистанцирование и карантинные меры, поскольку они дают эффект.
– Да, но если сравнивать показатели Казахстана с Узбекистаном, то у них ситуация выглядит несколько лучше. С чем это связано?
– Следует признать, что синхронных механизмов взаимодействий между странами пока нет. Каждая страна действует по-своему. Кроме того, очень важен и подход к сбору статистических данных. Например, мы в Казахстане регистрируем все случаи заражения коронавирусом, в том числе и бессимптомные. В Китае и Европе людей с бессимптомными признаками заболевания не фиксируют. Есть и рекомендация ВОЗ, которая предлагает фиксировать только людей с симптомами и их контактные лица. Но сейчас по новому протоколу мы тестируем на наличие коронавируса всех, кто попадает в больницы экстренно и планово, всех контактных лиц и всех медиков. Я думаю, когда все это закончится, необходимо будет провести анализ ситуации, анализ принятых мер. Не для того, чтобы определить, кто лучше, а кто хуже, а чтобы понять, какие меры оказались более эффективными.
– Если оглянуться назад, со всеми этими введенными еще с конца января мерами не переборщили?
– Здесь сложно сказать определенно. Все случаи у нас были завозные. Вместе с тем мы не могли тестировать всех без исключения, кто въезжает в нашу страну. Тесты были только для тех, кто приезжал из так называемых опасных стран. Но мы знали, что многие из въезжающих в страну людей могут оказаться бессимптомными. Особенно проблемной оказалась ситуация с РФ. Даже сейчас мы не в состоянии полностью ограничить связь с Россией из-за огромной протяженности прозрачных границ и тесных контактов населения в приграничных районах. Однако теперь, когда распространение коронавируса пошло на спад, можно сказать, что в целом стране удалось сохранить ситуацию под контролем. Это хорошо видно на примере тех страшных картин, которые наблюдались в Италии, Испании, Иране. А ведь волна шла в нашу сторону. Тем не менее мы приняли эту волну достаточно мягко, срезав ее ранним введением карантина.
– Скажите, не было ли искушения в какой-то момент пойти по пути Гонконга, Швеции или Беларуси? Все-таки введение карантинных мер сильно отразилось на экономических показателях страны.
– Если честно, ни разу не возникло. Надо понимать, что цена подобных решений очень высока. К тому же это решение было коллективным и носило политический характер. Но сейчас мы видим результаты этой тактики: количество умерших людей достаточно большое. Посмотрите показатели не вводивших карантин стран и сравните их с нашими данными. Для нас важно было принять своевременные меры, не раньше и не позже.
– Но по экономике эти меры все-таки ударили.
– Очень серьезно ударили! И мы это прекрасно понимали. Но мы добились решения первой задачи – удалось срезать первую волну коронавируса. Смягчение же карантина означает экономический подъем. И если система здравоохранения государства принимает следующие волны уверенно, то можно говорить, что цель достигнута. Основной целью нашего решения было максимально уменьшить количество потерь среди населения страны.
– Почему при таких обстоятельствах частным клиникам не дали разрешения лечить ковидных больных?
– На самом деле частные клиники у нас очень тесно интегрированы в систему здравоохранения. Более 57% поставщиков медицинских услуг имеют частную форму собственности. Это и в рамках ГОБМП, и ОСМС. В некоторых секторах частники даже доминируют: гемодиализ – 90% участия, в поликлиническо-амбулаторной сфере – свыше 60%. В больницах и стационарах исторически их не так много – до 30%. Связано это с тем, что больницы, и тем более инфекционные стационары, очень дорогие, требуют инвестиций. Так что это пока прерогатива исключительно государства.
– Ну и, наверное, частники не вкладывают средства в инфекционные клиники, потому как невыгодно?
– Инфекционные больницы не переводились на хозрасчет и на рыночные ориентиры по разным причинам. Но и да, это не так выгодно: сегодня есть больные по сезонным колебаниям, по кишечным инфекциям, а завтра нет. Если честно, интереса к этой сфере со стороны частников и не было никогда. Запрета никакого нет. У нас есть частные лаборатории, связанные с выявлением вирусов иммунодефицита и других опасных болезней. Еще важный момент. Сейчас в условиях пандемии нам пришлось перепрофилировать отдельные объекты здравоохранения. Например, когда готовились к появлению в стране коронавируса, мы увеличили число коек за счет туберкулезных больниц, за счет реабилитационных стационаров. Мы переделали многопрофильные больницы в провизорные центры. Если бы все они были частными, нам бы никто не дал этого сделать.
– Оправдалось ли возведение новых стационаров в Алматы, Нур-Султане и Шымкенте? Они сейчас хоть заполнены?
– Эти больницы сейчас очень востребованы и заполнены. Когда мы делали расчеты на основе имеющихся прогнозов, старались принять какие-то экономные решения. Да, по идее, коек у нас в стране было достаточно. В отличие от стран Европы, у нас были отдельные инфекционные больницы, фтизиатрические диспансеры, которые мы и перепрофилировали. И они нас реально очень выручили. Когда мы стали выявлять первых больных коронавирусом, мы их везли в эти больницы. Вместе с тем мы понимали, что идет сезон ОРВИ и много больных с нековидовской пневмонией. Повезти в перепрофилированные больницы нельзя, мы их там заразим. Поэтому мы создали сеть сортировочных, провизорных госпиталей. При этом в этих провизорных стационарах мы четко соблюдали правила: изоляция всех больных до выявления результатов. По мере увеличения числа людей, заразившихся коронавирусом, мы поняли, что на провизорный режим необходимо переводить и многопрофильные больницы.
– А что все-таки с построенными больницами? Они сохранятся или все же будут снесены, как в Ухане?
– Мы тогда же поняли и еще один важный момент: наши инфекционные больницы безнадежно устарели. Большинство из них были построены в 70–80-х годах прошлого века и в них нет самого главного элемента, необходимого для борьбы с такой высококонтагиозной респираторной инфекцией, как коронавирус. Речь идет о независимой системе вентиляции. Не было в наших инфекционных больницах и компьютерных томографов (КТ), которые позволяют выявлять пневмонию на ранних стадиях. То есть когда мы увидели, что наши больницы не справляются с возложенными задачами на фоне до сих пор продолжающегося роста заражения людей коронавирусом, мы приняли решение о строительстве новых больниц. На самом деле ведь и коек не хватало катастрофически. Мы вынуждены были перепрофилировать под прием больных практически все лечебные учреждения в Алматы: госпиталь Министерства обороны, Институт туберкулеза, Институт кожной дерматологии, госпиталь ветеранов, ряд санаториев и так далее. Везти в провизорные центры было нельзя. В провизорном стационаре каждый пациент должен лежать отдельно, иначе он может заразить других людей. К тому же не каждая больница еще и подходит! Новые больницы себя полностью оправдали. Помимо вентиляции там есть еще один важный элемент (сам чертил с ребятами проект): в отличие от обычной больницы, где ординаторская находится в одном коридоре рядом с палатами, в новых инфекционных больницах есть четкое деление на «чистые» и «грязные» зоны. Соответственно, и риск заражения медицинским персоналом значительно снижается. Понимая будущие угрозы, мы должны возвести такие больницы в каждом регионе.
– То есть эти больницы нового типа будут постоянными?
– Они должны быть постоянными. Во всяком случае мы это предусматриваем. Потому что есть и другие вирусные инфекции. В Алматы ежегодно, например, холера залетает, сибирская язва встречается, корь была. То есть мы должны осознавать эти опасности. Пандемия показала, что наши больницы фактически не были готовы к работе в условиях распространения опасных вирусов, когда даже операцию на аппендицит надо было делать в противочумных костюмах. Не было в больницах разделения на «чистую» и «грязную» зоны.
– Здесь сразу вспоминается о наличии в обществе большого количества так называемых антипрививочников, которые выступают против поправок в Кодекс о здоровье нации. На ваш взгляд, почему это движение столь распространено?
– Думаю, что это связано с глобальным изменением в общественной жизни, в том числе в социальных сетях, которые дали возможность говорить все, что пожелается, а во-вторых, впитывать все, о чем там говорится. К сожалению, речь не всегда идет о выверенной информации, которая была характерна для традиционных СМИ. Сейчас человек с хорошей фигурой или с нетрадиционным поведением может стать так называемым лидером общественного мнения. На самом деле это бизнес, нередко смешанный с непросвещенностью. Разве «лидер общественного мнения» может помочь, скажем, вылечить рак или какую другую болезнь?! На этом фоне появляется наш откорректированный Кодекс о здоровье нации. В нем есть позиции правительства, министерства, медицинской науки, которые затрагивают в том числе и отдельные этические нормы.
– Есть разговоры, что также и ряда существующих запретов в различных религиях…
– Да, например, в отношении санации трупов. Это тематика ныне бесконечной дискуссии во всем мире. Сейчас везде присутствуют антивакцинаторы, антитрансплантологи, бдители религиозных обрядов. Но во всем мире приняты нормы, связанные с обязательной вакцинацией, поскольку она является наиважнейшей мерой по профилактике эпидемий. В ситуации с коронавирусом мы понимаем, что, если не будет стопроцентной вакцинации, мы не остановим эпидемию. В то же время мы слышим, что термин «обязательная вакцинация» подменяют термином «принудительная вакцинация». Это абсолютная манипуляция! Каждый человек вправе отказаться от любой медицинской услуги, даже спасающей жизнь. Но если мы хотим спастись от вакциноуправляемых эпидемий, для общества это должно стать обязательной процедурой.
Поэтому врачи будут работать с каждым человеком. Объяснять необходимость вакцинации. Но сажать в тюрьму или штрафовать точно никого не будут. О том же, что какие-то дети умерли от вакцин, – это наглая ложь! То же самое можно сказать и по поводу трансплантологии. Родственники имели и имеют право отказать в изъятии органов в том случае, если скончавшийся человек ранее не изъявил своей соответствующей воли. Базовым же показателем станет правило: не сделал человек заявления, значит, по умолчанию согласен.
